Светлана Ивановна который раз переворачивалась с боку на бок. Пробовала спать на спине, но её будил свой собственный храп, и она продолжала крутиться то на один, то на другой бок. Не спалось. Она слышала ранний гудок парохода, донесшейся с недождавшейся ледостава реки, слышала лошадиное ржание, скрип телеги, неясные мужские голоса; откуда-то издалека доносились хриплые звуки гармоники, и только мерное сопение спавшей с ней в одной комнате подруги не трогало Светлану Ивановну. Когда время перевалило за пять часов, и неожиданно раздался рёв паровозного гудка, Светлана Ивановна не выдержала. Она тихо встала и, захватив с собой одежду, вышла на кухню. Одевшись, даже не взглянув на монотонно тикающие ходики, проигнорировав самовар, в котором была ещё теплая с вечера вода, шагнула за порог дома.
Непроглядная темень сначала оглушила её, потом глаза стали потихонечку привыкать. Небесную беззвёздную черноту, отсутствие огней компенсировал снежный покров. Дорога была хорошо знакома, хожена-перехожена, и всё её внимание сосредоточилось только на том, чтоб ненароком не поскользнуться, не упасть. Она шла медленно, с трудом передвигая больные ноги, тяжело опираясь на заслуженную, верную клюку. Ещё с вечера решившись идти, она так и не была уверена, пойдёт ли, поэтому о своём намерении она и не сообщила подруге. Ночью, ворочаясь с боку на бок, она считала и пересчитывала свои грехи, и, о ужас! Их оказалось на три больше, чем было раньше! Грехи не уменьшались, а росли! «Ах, грешница я, старая грешница!» - подумала Светлана Ивановна. - «Ведь совсем скоро придётся предстать пред взором Всевышнего. Да он меня и на порог не пустит Дома своего Небесного».
Войдя в ворота скудно освещённого монастыря, старушка трижды перекрестилась, согнувшись в три погибели положила поясной поклон, и только тогда отворила дверь в просторную, сложенную из красного кирпича церковь. Она было освящена во имя святого Благоверного князя Александра Невского, и в храме хранился ковчежец с мощами святого, к которому и устремилась Светлана Ивановна. Привычно приложившись к мощам, старица оглянулась. Монастырский храм обычно в это время полупустой, постепенно заполнялся народом. Положив поясной поклон перед честным народом, женщина подошла к исповеднику. Неторопливо, для памяти загибая пальцы, Фотиния (так она звалась в святцах), перечисляла свои прегрешения, и ей вдруг стало страшно, что она что-то позабудет, а это будет ещё один грех, ещё один грех сверх уже названных. Её страх не прошёл даже после отпущения ею названных грехов, и она замешкалась, не отходя от священника и не давая подойти другому желающему исповедаться. Клюка дрожала в её вдруг ставшей непослушной руке, палка скользила по каменному полу, выступила испарина, и Фотиния явственно ощущала, как капельки пота покрывают не только лицо, но и струятся по её сутулой спине. Она медленно отошла в сторону и тяжело осела на длинную деревянную скамью, на которой уже находилось несколько увечных воинов. Скамьи в храме появились, когда в монастырской богадельне образовался лазарет, и ходячие раненые могли посещать церковные службы. Для старых и немощных одна из скамей вносилась и выносилась, но теперь несколько длинных лавок оставались в храме постоянно.
Уняв биение сердца, Фотиния постепенно успокоилась.
Служба началась с опозданием. То ли кого-то ждали, то ли что-то случилось, но чтец всё читал и читал молитвы, повторяя их неоднократно и после фразы «благослови, отче». Наконец из алтаря вышел священник и начал кадить углы храма. Светлана Ивановна его знала: это был отец Никодим. Встав со скамьи, она помогла подняться сидевшему рядом с ней воину с одной ногой. Освободив дорогу священнику, они поклонились ему, но после того, как он вошёл в алтарь вновь дружно плюхнулись на скамью.
На середине первого часа службы Фотиния почувствовала, что засыпает. Она поймала себя на том, что крестится невпопад, невпопад отбивает поклоны и не внимает словам священника. Она встряхнула головой, выпрямилась, но всё равно справиться с собой не могла. Очнулась она, когда хор и прихожане запели «Верую…». Встрепенувшись, прогнав сонливость, Фотиния пропела вместе с хором слова молитвы, но потом, когда служба пошла своим чередом, её голова стала медленно склоняться к коленям, а руки перестали совершать крестное знамение. Очередной раз она пришла в себя от громогласного хора, исполнявшего молитву «Отче наш». Теперь Фотиния уже не теряла нити церковной службы и с нетерпением ждала момента, когда можно будет причаститься.
Вот уже вынесена чаша, и причастники со скрещенными на груди руками начали выстраиваться в очередь: сначала дети, потом мужчины и только потом женщины. Подхватив под руки инвалида, Фотиния потянулась к середине храма, чтобы тоже встать в очередь. В это время впереди что-то упало, неясный ропот пронёсся по храму. Фотиния заторопилась, желая посмотреть, что случилось, но ей мешал инвалид. Она подошла, когда всё уже было кончено. Из расспросов она поняла, что отец Никодим упал вместе с чашей со Святыми дарами. «Не к добру это, не к добру» - шелестело в храме.
Через небольшой промежуток времени чашу со Святыми дарами вынесли вновь, на месте, где вылились прежние дары, застелили плат. Теперь Фотиния очутилась в первых рядах причащающихся. После принятия Таинства, когда обычно наступает умиротворение, приходит спокойствие и необычная ясность ума, в её душу прокралось тревожное ожидание чего-то страшного, недоброго…
Службу теперь вёл сам игумен иеромонах Трифон. С ним у Фотинии отношения складывались неровные. То он был приветлив и даже, случалось, приглашал Фотинию в монастырскую трапезную, куда приглашались только особо избранные. Их сажали за отдельный стол, с правой руки от игумена, а два-три человека, удостоившиеся особой чести садились за один стол с настоятелем. Вся чёрная братия питалась здесь же, за сдвинутыми в одну цепочку простыми деревянными столами, покрытыми неопределённого цвета тканью. То с ней он был сух и немногословен. В этот раз, после целования креста, Фотиния ожидала от иеромонаха приглашения в трапезную, но оно не последовало. Отведя инвалида в лечебницу, Фотиния взяла у доктора очередную порцию грязных бинтов и несколько простынь для стирки, завязала в узелок и вновь вошла в церковь. Последствия падения священника были уже ликвидированы, но отца Трифона в храме не было.
Из расспросов братии Фотиния узнала, что в монастырь приехали офицеры с фронта, и игумен занят их размещением. Сын старицы, капитан, был убит в самых первых боях, и у Фотинии было желание предложить игумену своё жилище для постоя одного-двух офицеров. «Да и хорошо бы посидеть с ними в трапезной, послушать последние новости» - подумалось Фотинии.
Игумена она нашла в Братском корпусе, но в ответ на свою просьбу, она услышала жёсткий отказ.
- Лазарет сумели разместить, найдём место и для фронтовиков. Ничего, чёрноризников пока уплотню, вольготно им в отдельных кельях быть, а тебе в трапезной сегодня быть не дозволяю. Хочешь – иди в общую, при лазарете.
Сухо, будто нехотя, благословив Фотинию, отец Трифон подтолкнул её к выходу.
Обиженная, и оттого казавшаяся ещё более сгорбленной, Фотиния вышла на улицу. Но не успела она отойти и на десять шагов, как её догнал послушник.
- Отец Трифон вам велел передать, - сказал он и протянул ей двухфунтовую буханку ржаного монастырского хлеба.
У Фотинии в одной руке был узелок с грязным бельём, а в другой – её неизменная клюка. Положив узелок на снег, она взяла буханку. Хлеб был тёплым. Сняв рукавицы, положив клюку на узелок, старица вдохнула в себя запах хлеба. От хлеба повеяло домашним уютом. Вспомнились мама, братья, семья. Она отломила корочку хлеба и отправила её в рот. Потом ещё и ещё… По её щекам потекли слёзы… Она их не вытирала…
«Ох, это не к добру»- вспомнился ей шёпот в храме.
Шёл Рождественский пост 1916 года…
2014 г.

Рупперт А.Л.