По словам г-на Пигрова, который придумал такой термин «скриптизация бытия», одним «из главных условий возможности собственно человеческого существования», «стихии массового философствования» является ведение индивидуального дневника – как «условие действительного развития». Это текст «к самому себе», это «исповедь перед самим собой». «Дневниковый текст возникает не от хорошей жизни».
Обратимся к дневнику Н.М. Гаршиной (Золотиловой). Она писала его в 1881-1883 годах, а передавала в архив Пушкинского дома спустя десятилетия. Понимая ценность всякой информации о Всеволоде Михайловиче Гаршине и пополняя фонд его документов, она шла на компромисс. Больше половины листов из дневника вырезаны. «Из каждого дневника может быть извлечен драгоценный, оригинальный, обогащающий общечеловеческую духовность смысл» (К.С.Пигров). Обращаясь к старым дневникам мы узнаем о настроениях, состояниях, быте, привязанностях, о политических настроях и т.п. периода жизни авторов.
«Когда покоя в душе нет, (пишет Н.М.Г.) или скорее очень мало является мыслей, вопросов, сомнений, которые хотелось бы высказать– потихоньку кому-нибудь, чтобы никогда, ни одним намеком не выдал, чтобы отнесся так сочувственно, как ты сам, чтобы ты не пожалел, что высказался – я единственно только на бумагу высказываю все то. Нет таких идеальных слушателей человеческих волнений… Это время продолжают меня волновать порой вопросы о том, что было. Покраснею иногда мучительно, досадливо. Как глупо поступалось часто. Бессмысленно. Пошлешь чему-то проклятие… Кровь прильнет от воспоминаний, от досады к лицу. Но машешь на все это противное рукой, примешься за занятия – их много интересных. Они в душе, только поспевай. Я рада, я довольна ими, я успокаиваюсь на них, я отдыхаю на них…».
Читать дневник Надежды Михайловны очень трудно. Она ведь не для нас писала. Здесь хочется вспомнить слова из письма А. Невского к дочери : «О почерке – каким тебе писать? Пиши тем, каким уже привыкла – наклонным, без нарочитых утолщений. Только старайся, чтобы наклон был одинаков, а буквы предельно разборчивы. Помни, что человек пишет в основном не для себя, и нехорошо утруждать другого на преодолевание неразборчивого почерка.
Параллельно с дневником Гаршиной обращаюсь к письмам Александра Арсеньевича Невского. Научный сотрудник музея истории религии, научные интересы и увлечения которого привели к углубленной деятельности по изучению фольклора и народных верований, был репрессирован по ложному обвинению и более 20 лет провел в заключении и на поселении в Инте. Он овдовел еще до ареста и все годы разлуки с дочерью, которой было 5 лет в 1936 году, писал ей письма, воспитывая, образовывая, любя, скучая, переживая. Эти пространные рассказы о своей жизни, об окружении, природе, тоске, о планах на будущее перемежаются с советами, наставлениями, рекомендациями своей подрастающей девочке, которая, осиротев, живет в разных городах в семьях родственников, заботящихся о ней. Для А.А. смыслом жизни было существование дочери, и он прилагал гигантские усилия для заработка денег, чтобы материально поддерживать ее. Наряду с этим, он всеми возможными способами повышает свой научный потенциал, изучает английский язык, штудирует энциклопедии, изучает психологию и становится «ходячей энциклопедией». «Я хочу глубокой интимной задушевной дружбы с дочерью, чтобы передать ей все то лучшее, что я накопил в опыте жизни. Добро не должно пропасть, оно должно наследоваться…Хоть бы пожить с дочкой, помочь ей выйти в люди». Но жить вместе им не удалось. Общение осуществлялось в письмах.
11 ноября 1881 года пишет Н.М.З. – (переживания о разрыве с Всеволодом) – Ровно год с того дня, как мне сказали и мотивировали желание не видеть тем, что «лишние проводы – лишние слезы» . Целый год… Мне кажется, что это недавно было. Я теперь покойна, относительно всего этого научилась не любить. Мне хорошо теперь, я довольна своими занятиями, я с удовольствием занимаюсь, все так интересно…
21.11.1943 года пишет А.Невский. «…Чем дальше, тем все больше я тоскую по родной научно-педагогической работе в области психологии и словесности. Пора, пора мне линять. Старая шкура уже засохла, но никак не слезает, а давит все мое существо. Я духовно округлился…, а приходится делать чужое, тяготящее меня. Я никогда до сих пор не жаловался, но теперь приходит конец терпению, ведь я восьмой год, вместо пяти оторван от стихии гуманитарных наук…». А.А. лишен общения с теми, с кем хотелось бы, с научным миром, с друзьями и родственниками, с близкими по духу. Но он имеет доступ к библиотеке и может выписывать нужные журналы, занимает «писательским трудом» все, свободное от обязательных работ, время, целенаправленно и планомерно повышая свою и так высокую интеллектуальную планку. «…Сухой наукой можно лакомиться так же, как безумно влюбленные люди лакомятся друг другом: с самозабвением, с острым наслаждением и замиранием сердца…».
«…Напомни и помоги, Рона, отцу написать книги о его жизни, как он должен написать еще некоторые научные работы (в голове у меня живет до десятка научных тем для книг и статей) и нарисовать несколько художественных композиций…. Не знаю, смогу ли я писать для детей, но постараюсь добиться этого…».
Я не сравниваю положения и состояния двух людей, из разных столетий. У каждого свое. Н.М.Гаршина озабочена встречей с любимым, насильно оторванным от нее, хотя она этого еще не поняла. «…Приехали и поселились здесь (мать Всеволода Мих. с младшим сыном). При мысли о них у меня каждый раз мучительно-злобно сожмется сердце. Господи! Как я не люблю их…. Я хочу только заниматься. Мне так покойно, так хорошо теперь сравнительно с прошлым то годом. Господи! Как я благодарна тебе! Заниматься только. И это все теперь уже так интересно. Я занимаюсь, но нужно больше, умеючи научиться заниматься с толком…».
Невский о любви к людям
«…Я не хочу терять бодрости из-за того, что моя семейная жизнь… сломалась. Ведь я - научный сотрудник и должен писать, писать…. В этом для меня – основное в жизни… Если с вещами Рону и меня действительно обидели, Бог судья всем этим людям. Я даже не хочу на них обижаться – разве сам я не обижал людей, ругаясь над их самыми святыми убеждениями, над их заветными переживаниями. Разве я не обидел Бога своим вольнодумством… Я виноват перед Богом, миром, людьми – и не могу бросать камней в других, если они даже виноваты как-то передо мною…».
В письмах Невского звучит исповедь, он проговаривает свои мысли, но знает, что их будут читать. Они стройны, четко выражены и не так сумбурно эмоциональны, как у Гаршиной. Он постоянно пишет дневник и при написании письма к дочери, использует свои записи. Он делится задумками, научными планами, рассказывает о прочитанном или просмотренном.
«С огненным энтузиазмом работал я в Ленинграде, горел и светился – равнодушно тлею теперь, не в силах полюбить навязанную судьбой работу. И умру я, не изменив своим старым привязанностям. Я не хочу быть изменником в любви и не буду, хотя бы это было моим единственным утешением в жизни… Ты пишешь, что тебе тяжело. Верю. Но тебе, слава Богу, еще восемнадцать лет! А вот мне, думаешь, легко?... Думай о других людях и не хандри! Вообще, между прочим, забота о других – лучший способ забыть о своей тоске и несчастьях… Против одиночества и беспомощности нет лучше средства, как участие в коллективном труде… Если ты хочешь знать, в чем я лично находил спасение от чувства одиночества, кроме труда, то это была мысль о народе и религии, ощущение близости Бога…. Ты хандришь, забывая, сколько несчастных людей в мире…».(31.01.49)
Н.М.Гаршина: «Мне надоедают, мне противны студентки, - все, без исключения, с их умом, развитостью, крикливостью, глупым отношением ко многому – с глупейшими заявлениями, с глупыми возражениями против всякого замечания. Надоели они мне ужасно. Не глядеть бы. Я рада, когда я уезжаю к своим от этой толпы…». Из воспоминаний: «Мои деды и прадеды были помещики Вологодской, Новгородской и Костромской губерний… и один даже прапрадед имел грамоту от царя Алексея Михайловича Романова, по которой он награждался землями и усадьбой-сельцом Федосьин городок на реке Шексне в версте от исторического Горицкого монастыря. Дед мой эту грамоту должен был отдать племяннику…, значит двоюродному брату моего отца Михаилу Дормидонтовичу Золотилову, как старшему в роде, что дед мой и сделал , говоря: «Миша, эта грамота должна принадлежать тебе.» На что милейший дядя мой «вольнодумец и вольтерианец», как его прозывали за образ его мыслей, отвечал: «На что она мне, дядюшка. Оставь ее у себя». А отец мой ею и воспользовался…. Семейная жизнь моих родителей закончилась неблагополучно: отец мой сошелся с другой женщиной при жизни еще моей матери, а после смерти ее женился. С многочисленной семьей от второй жены переселился в Москву и воспользовался грамотой настолько значительно, что его перевели и приняли в московское дворянство из вологодского. Да к тому ж, он был потомок семи Золотиловых, павших на Бородинском поле. По грамоте ж давали места по его чинам – дочери от второго брака обучались в институтах, сыновья – в военных корпусах….Из всех прадедовских богатств, нам, троим детям нашей матери, никаких уже земель и имений не досталось, а от отца – я во всю мою жизнь после 6-ти лет не получила ни копейки. И вообще – ни он меня, ни я его – мы не знали друг друга, т.к. я жила у дедов – родителей моей матери (Никановых). Вообще, их дом был мой отчий дом».
Как заметно меняется стиль письма в дневнике, в письме, в воспоминаниях.
А.А.Невский: «Сейчас очень модны «романы по почте», люди сближаются через письма, переписку. Так вот я предлагаю нечто вроде такого приключенческого романа по почте. Будем открывать друг друга, как новую Америку. Согласна? Я хотел бы быть для тебя старшим товарищем, не желаю быть стариком! Жизни я не сдамся, только смерть победит меня! Вот я, несмотря на лень, привыкаю сейчас стряпать. Столовая дорога и связывает. Произвел генеральный ремонт платья и белья…. Как работает игла в твоих руках?... Милый мой друг! О тебе мне сообщают, что у тебя есть два недостатка – лень и неряшливость. Неужели это правда? Надо сказать, что эти недостатки отчасти есть и во мне самом – я никак не могу окончательно победить их. Но я думаю, мы сойдемся с тобой даже на почве общей борьбы нашей с этими недостатками. Они уж не такие безнадежные. Но чего бы мне больше всего хотелось, это подружиться с тобой по-настоящему. Ведь у меня после смерти твоей мамы не было настоящих друзей – таких, перед которыми бы можно было всю душу раскрыть. Я истосковался по другу…». (27.10.45)
«…Но, занимаясь философией, папа не забывает и поэзии. На днях ему удалось прочесть прекрасные стихи Вероники Тушновой, которые он, чудак переписывает здесь для тебя…
Ты мне выдумал душу и вылепил тело
Все чужое, не зная меня, не любя…
Я тебя никогда обмануть не хотела
Это сердце твое обмануло тебя.
Да, я знаю – не та, не такая, ну что же:
Посмотри на меня – не увидишь ли ты,
Что такая, как есть, я нужней и дороже,
И светлее твоей легковесной мечты.

Открываю томик одинокий,
Ветхий томик в переплете алом…
Человек писал вот эти строки
Я не знаю, для кого писал он.
Пусть он думал и любил иначе,
И в столетьях мы не повстречались…
Если я от этих строчек плачу,
Значит, мне они предназначались.

Вот еще пример дневника. Это сегодняшнее поколение молодых размещает в Интернете свои самые сокровенные мысли и переживания, философствуют, фантазируют, ищут читателя и советчика. Но они существуют в виртуальном мире и не имеют привязки к личности. Поэтому абсолютно откровенны, но знают, что их «дневник» доступен любому. Это можно отнести к «скриптизации бытия»? Сохранятся ли эти философствования, и будут ли их читать через 50-100 лет, изучая проблемы молодежи в первом десятилетии 21 века? А ведь так хочется, чтобы к нашей жизни был бы такой же интерес, какой мы сейчас испытываем, изучая письма, дневники, воспоминания столетней давности!

В. Саблина
В. Невская